Ideas

5/col-right/Ideas

Воспоминания живых сухумчан. Н, из Сухуми

Когда началась война, мне было 8 лет. Мы с братом выбегали на балкон, чтобы смотреть как идут со стороны Синопа танки, а потом – как разрываются снаряды, перелетая наш дом. Мама вздрагивала и эти несколько секунд застывала, глядя на нас пустыми глазами. К моему отцу – грузину приходили его абхазские друзья и предлагали помочь уехать, но он отказался, как я поняла потом из обрывков взрослых разговоров. Так же откажется уходить моя мамида, его сестра, когда через год наш город, а вместе с ним и тысячи жизней и само существование начнут рушиться под бесконечным воем градов с перерывами на мертвую страшную тишину, нарушаемую изредка вскриками женщин и плачем детей.

За первые 2 недели войны, когда мы засели дома и не оставляли надежду как и сотни тысяч людей по всей Абхазии что скоро, вот-вот все и кончится, в наш дом приходили десятки раз. Их не останавливали ни грузинская речь отца, ни стыдящие крики моей старой бабушки – забирали все, что нравилось. Все золотые украшения, которые были в доме, мама зашила в мягкие игрушки. Когда люди в военной форме начали прикладами ворошить мою кровать, я закричала и бросилась за своей любимой куклой, что мне было это золото, когда мою красавицу Алёну привезла из-за границы мамида и в ее белокурые волосы были вплетены десятки ленточек, глаза с мохнатыми ресницами закрывались и говороила она слово «мама»! я получила ее в подарок на восьмой день рождения, месяцем раньше. Мне прикрыли глаза и сказали: не подглядывай! Это была самая красивая в мире кукла…человек в форме оттолкнул меня и падая, я увидела бабушку, потом услышала выстрел. Этот ублюдок выстрелил ей в ноги за то что она хотела защитить меня. На крики выбежали соседи, начали увещевать военных, чтобы ушли. Я не знаю, кому достались потом все наши вещи, но как сейчас помню эту светлую комнату с окнами на море, где всегда было солнечно, помню этот закат и залитый бабушкиной кровью ковер в бордовых и бежевых узорах.


Через год погиб дедушка. Он шел с хлебом домой, после безумных очередей, где ему, абхазцу, кричали, убирайся домой! Где людям доставались жалкие остатки после того как неизвестные чины в форме расхватывали гуманитарные коробки и как собакам бросали нам остатки. Но он стоял, прямой, белый как снег, чтобы принести нам этот хлеб, или немного муки, стоял, не проронив ни слова и ничего не говорил потом. Он шел домой такой же прямой как всегда, с яркими голубыми глазами по этому городу-призраку, когда в миг его больше не стало, убило снарядом. С чьей стороны он был выпущен и в кого метился я никогда себя не спрашивала. Зачем знать ответы на эти вопросы, если не стало МОЕГО ДЕДУШКИ.

Я не помню, как прошел этот год, но запомнила своего одноклассника , Бесика, укравшего 2 пакета с импортным сахаром, который раздавали нам на пункте у школы. Гуманитарная помощь выделялась в ограниченных количествах. Когда объявили перемирие, мы уже ходили в школу и я чувствовала спокойствие и тягу людей к миру. По улицам ездили машины, в наш класс пришли почти все, кто учился до войны.

Я видела, как из коробки, которую выделяли на 4 человека, он взял 2 лишних пакета. Кому-то не достанется, кому –эта мысль сидела в голове пока я не увидела растерянную девочку, стоящую во дворе. Ребята убегали домой, радостные от этих пакетов, матовых, приятных на ощупь, а главное – приятно тяжелящих руки, а она стояла.

Прибежав, я рассказала маме. Как мне было стыдно потом за то, что промолчала, за то что быстрее бросилась домой!

На следующий день Бесик пришел с мамой и отчаянно краснея, глядя в пол, вернул пакеты девчонке. Уроки тогда не успели даже ознаменоваться звонком – начался обстрел и мы бросились к дороге. На гороизонте стояла пыль, совсем близко разрывались снаряды. В суматохе я потеряла брата, хотела вернуться в школу, но не разрешили. Чьи-то руки подхватили меня – прибежал отец, собрал нас, как котят.

Мальчик Бесик и его мама погибли недалеко от школы – их накрыло случайным снарядом в толпе мечущихся людей.

Понимание того, что всех нас кинули, пришло к людям позже, когда картина стала настолько ясна, что началась паника и этот вой, топот ног и визг автомобильных шин. 

Машину отца отобрали. Стиснув зубы, он смотрел, как на ней, забитой до отказа, увозят вещи, много вещей. И как каждый день тысячи людей, безумные от ужаса и смерти, бегут, ища путей, в порты и на аэродром. 

До последнего мы надеялись остаться. Отец прижимал нас к себе и говорил: не бойтесь! Пока я с вами и пока мы на своей земле, все будет хорошо! 

Я привыкла к трупам на улице, научилась не выворачивать на бегу голову, пытаясь вглядеться до боли и рези потом в глазах, напоследок в эти лица, привыкла стоять в очередях за гуманитаркой по несколько часов, иногда пол-дня напрасно. Как я ненавидела все это! Как ненавидела взрослых за то, что нас, детей, водят с собой. Как унизительно было то, на что они рассчитывали – получить жалкие кулечки с мукой или маслом, разжалобив нашими слезами, и как потом пришло понимание, хотя все кроме этого я почти забыла, почти простила. 

Когда стало ясно, что всех нас оставили умирать как дополнение к рушащемуся на глазах городу, как ненужную придачу, когда в сторону Келасури и Агудзеры побежали, похватав наскоро вещи, отец велел собираться. Самолеты уже не летали, баржи уходили, перегруженные, и тонули, потопляемые или не выдерживающие груза. Больницы и морги были переполнены, во время бомбежек город походил на яркую фееричную картинку с побережья латинской Америки, какие я видела в журналах, на карнавал смерти. 

Бабушка наотрез отказалась уезжать, в припадках какого-то безумия она кричала, что умрет там, где родилась, а мамида вторила ей, повторяя, что никому не сделала дурного и значит ей ничего не грозит. 

То, что было дальше, я помню плохо. Мы шли через Сванетию с тысячами других беженцев, шли очень долго. Маленькие дети умирали за пазухой у родителей, старики ложились и больше не вставали. Меня и брата по очереди нес отец. Он шел, глядя прямо перед собой и ничего не говорил. Нас было только четверо, потому что остальные родственники уехали давно, не поверив ни в перемирие, ни в скорую развязку этой бойни. 

Когда становилось тяжело, мы сбрасывали вещи, лишь надев на себя все, что было в несколько слоев. Я шла в шлепанцах, меся грязь и не чувствовала ничего. В селениях продавали молоко и сыр, мы выменяли почти все драгоценности на еду. Помню, как кричала женщина –пропала ее дочка, шедшая все время за ней следом. Кто-то утащил ее с дороги. Убежав от насилия, мы встретили его и здесь. Брат, старший меня на год, все время грел мне руки, мы шли, почти не останавливаясь несколько суток. 

Мамида пропала без вести., когда Сухуми взяли, а бабушку убили за нашу трехкомнатную квартиру как потом сказали нам, чеченцы. И вся ее жизнь, абхазки, родившейся и умерший, как она и хотела, в этом городе, легла разменной картой за бетонную коробку. 

Теперь скажите за что моя семья и тысячи других семей пережили это, а кто-то не дожил даже чтобы спросить? мы не воевали, никого не убивали и жили спокойно. Нашу семью многие знали и я уверена что до сих пор люди всех национальностей не скажут о нас дурного. Я хочу жить дома, мне снится мой город, мои друзья и детства и только иногда –война. 

Я ненавижу тех, кто натравил нас друг на друга и прошу всех о мире. 

Сегодня ровно 15 лет спустя мы вспоминаем эту войну и погибших в ней. Всех убитых, замученных, забытых. Давайте поставим за них свечи и не допустим подобного никогда. Н, Сухуми

Отправить комментарий

1 Комментарии

  1. Спасибо Вам большое что ведете этот блог на русском языке. Очень важно знать об этих событиях не через призму русской пропаганды

    ОтветитьУдалить