Ideas

5/col-right/Ideas

Воспоминания российского летчика о том, как он и другие пилоты Су-25 бомбили наш Сухуми в 1993 году

Российский Су-25 летит на бомбежку Сухуми. Весна 1993 года

Публикую отрывки из книги Александра Кошкина "Штурмовик". В ней он описывает свой пройденный боевой путь, в том числе и период войны в Абхазии. Полную версию книги можно скачать тут.


Со времен войны в Абхазии Грузия обвиняла Россию во вмешательстве в конфликт, поддержке абхазских сепаратистов против Грузии. Сегодня после 20 лет многое становится явным, то что скрывалось многие годы. Кстати, кроме признания того, что российская авиация бомбила Сухуми, в том числе возможно и гражданские цели, он ставит под сомнение факт сбивания российского Су-27, считая что он упал сам.
Просто приведу несколько фраз из книги, полный вариант будет под катом. Прошу всех максимально распространить этот текст. 

===
Саня, ты зачем за линию фронта ходишь? Это же очень опасно!
У меня глаза на лоб лезут.
– А как же иначе цели поражать, товарищ полковник?
– Да очень просто, майор!
И начинает мне рассказывать, как они тут третий месяц «работают». Значит, вот какой способ они придумали: вешают себе под крылья комплект неуправляемых ракет, подходят на скорости 800 км/час к линии фронта, дают залп, потом разворачиваются и удирают со всех ног на базу.

Я смотрю на него ошарашенно и понять не могу, прикалывается он так оригинально или всерьез все это мне говорит. Но потом вижу, что он совершенно точно не шутит, что все всерьез и он совершенно без стыда мне это рассказывает.

– Товарищ полковник, но ведь ракеты у вас неуправляемые. Куда же вы ими целитесь?
– В район попадания мы целимся, майор! Что тут непонятного?!
– Как же вы ими в цель попадаете, да еще за 20 километров?!
– Мы все рассчитали – если нос самолета задрать на 15 градусов, плюс скорость самолета 800 км/час, плюс ресурс ракеты, получается попадание в район цели.
– «В район цели»?! Да вы же мирных там кладете штабелями! А боевые цели остаются нетронутыми!
– Все у нас точно рассчитано! Ракета С-8 сама летит 5 километров, а если с полета пускать да под 15 градусов, получается точно 18 километров дальность. «Грады» же так работают, вот и мы придумали такой способ.

Я тогда только руками развел. Хотел, конечно, многое ему сказать, да и не говорить там надо было, а по морде ему бить за такую работу. Но не стал ни бить, ни говорить. Бесполезно все это было – «шкраб», он и есть «шкраб».
Причем понятно было, что мирного населения они там, с такой точностью «работы», накосили десятки, если не сотни человек. Но ведь еще и боевые цели наверняка не пострадали – а эти бойцы-то потом докладывали, что «цель уничтожена»! Притом что неуправляемыми ракетами можно только с пикирования работать, и только по видимой цели.
=====
Вышли на Поти, командую торможение, поворот и снижение. Все делаем дружно, как договаривались: резкое снижение с поворотом, так что Поти остается слева. Выходим на
цель со стороны Тбилиси – нас оттуда вообще не ждут.
В тридцати километрах от Поти наблюдаю ту самую колонну, работаем по ней спокойно – никто даже выстрела не успел по нам сделать, просто не ожидали такой наглости.
Отработали по два захода, сожгли все, что там двигалось, а потом на предельно малой высоте ушли к морю и потом на север. Танков, правда, в той колонне не было: только пехота на грузовиках, не меньше батальона, и штук десять БМП. Вот это была, я считаю, образцовая операция. Но начальство, конечно, потом здорово нервничало, когда маршруты наши изучило. Но – обошлось
====
Глава третья
Имитаторы

Как и предполагалось, полеты в Армению оказались разминкой перед большой операцией. Уже на следующие сутки после возвращения из Ленинакана меня вызвал к себе генерал Михайлов:
– Майор Кошкин, готовь людей и технику. Через три дня вылетаешь. Со своей эскадрильей.
– Вас понял, товарищ генерал!
– Куда именно летишь, скажу перед вылетом. А пока готовь карты Грузии.
– Грузии?
– Скажу точнее – Абхазии. Все ясно?
– Так точно!

В принципе, откровением для меня эти слова командующего не стали – в Грузии к тому времени, к январю 1993 года, война шла уже несколько месяцев.

Неизвестно только было, где мы сможем базироваться, где найдется исправный аэродром для наших штурмовиков. Абхазов к тому времени здорово прижали грузинские части, пал не только Сухуми, но и многие другие города, так что нашим командованием рассматривались варианты даже с базированием на приграничной с Россией территории. Но потом выяснилось, что за Гудауту абхазы зацепились и держатся там из последних сил. Вот эту точку в качестве базы нам и дали.
Собственно штурмовиков в Моздоке у нас оставалось еще много, даже после передачи Армении восьми машин еще два десятка «СУ-25» были готовы к работе. А вот летчиков у меня оказалось много меньше – всего я подготовил десять человек. Однако шесть из них, когда узнали, что летим воевать на реальную войну, а не в игрушки играться, как в Ингушетии, струсили.

Впрочем, мне их было не очень жалко – это были инструкторы училища, «шкрабы», как мы их называли, они воевать не любили, не умели, и толку от них в серьезном деле все равно бы не было. Да и учиться они ленились, приходилось буквально силком гонять их на полигон, отрабатывать взаимодействие и прочее. В общем, струсили, и молодцы – без них обойдемся.
Зато пришли ко мне молодые лейтенанты – трое из училища, трое из строевой части.

К сожалению, они все были приняты не в штат, а на временную работу. То есть не могли мы их взять в штат, ведь штатные места были заняты теми самыми трусами, что отказались воевать. Поэтому этих лейтенантов на свой страх и риск командование полка своим приказом просто прикомандировало к моей эскадрилье.

Прилетели в Гудауту уже под вечер. Я шел старшим всей летной группы из восьми самолетов, поэтому летел первым.

И вот выхожу я из самолета, а тут как раз подлетает последний, восьмой штурмовик, спарка. На спарке зачем-то мне прислали известного пилота, Героя Советского Союза Владислава Гончаренко. А пассажиром у него летел подполковник Кири.

И вот прилетают они, такие красивые в сумерках, на ВВП стоит заместитель командующего ВДВ генерал Сорока, рядом стоит командующий генерал Михайлов.
Я докладываю генералам о прибытии эскадрильи, они, как водится, спрашивают – как долетели, все ли нормально. Отвечаю, что все нормально.

А тут заруливает наша спарка поближе к боксам и на глазах у всех присутствующих роняет переднюю стойку самолета.
Самолет, естественно, с размаху бьется носом о бетон. Я хватаюсь за голову – стыдно, сил нет. Летчик случайно перепутал тумблеры, решил убрать шасси. При этом передняя стойка более подвижная, она на колесике и легко назад складывается, а вот основные стойки шасси устояли.
Михайлов спрашивает у меня:

– Это кто?
– Это Герой Советского Союза подполковник Гончаренко и его напарник, подполковник Кири, – отвечаю.

Тут они оба выходят из самолета, ничуть не обескураженные, даже веселые.

Михайлов им говорит:

– Значит, так, герои. На хер отсюда пошли оба, чтоб вас тут в двадцать четыре часа не было.
А тот самолет мы потом с техниками домкратами подняли, отбуксировали в техническую зону, и там целую ночь ремонтная бригада работала. Хорошо, у нас были комплекты ЗИПов, поменяли трубки ПВД, еще кое-какие детали на шасси и к утру восстановили самолет. Повезло, что основные стойки не убираются на стоянке даже по приказу из кабины – под тяжестью самолета, все-таки 17 тонн, у гидравлики не хватает сил это сделать.

Мы разместились в бывшем военном санатории, причем условия были намного лучше, чем в Моздоке, – к примеру, летчики разместились не в кубриках, а в двухместных номерах, а у меня вообще был отдельный люкс.

Но чувствовалась близость линии фронта – до нее было 37 километров. Первый раз за столько лет услышал артиллерийскую канонаду – со времен афганской войны ее не слышал.
На следующий день сразу начали летать, потому что боевая обстановка тяжелая была, нужно было с ходу вмешиваться.

А в Гудауте уже два с лишним месяца стояла эскадрилья штурмовиков из Московского округа, командовал которыми полковник Коваленко, «шкраб» из моего родного Борисоглебского летного училища. В этой эскадрилье вообще все летчики были «шкрабы», сплошные инструкторы. Причем, почему их вдруг надумали менять на нас, поначалу неясно было – мне, во всяком случае, специально никто ничего не говорил, я этот секрет Полишинеля только сутки спустя выяснил.
Дело было наутро после нашего прилета. Вваливается ко мне в номер полковник Коваленко, весь такой вальяжный, надменный и говорит так панибратски, буквально по плечу меня похлопывая:

– Саня, ты только не дрейфь! Мы вас научим, как тут надо воевать, чтоб без ненужного риска, но с эффектом.

Я, конечно, немного опешил от такого начала разговора, но он полковник, а я майор. Поэтому я сдержался, выдержал субординацию и вежливо уточнил, что он имеет в виду.
Он отвечает, что сегодня все покажет. Мы двумя парами сходим к линии фронта, осмотримся, а он, значит, раскроет нам секреты мастерства, покажет, как по цели правильно работать.
Я зубами поскрипел, но снова сдержался, хотя, конечно, мне было что ему сказать – я ведь уже тогда имел втрое больше боевых вылетов, чем этот самодовольный «шкраб».
– Хорошо, говорю, полетели.
Посмотрели по картам, что там и где, цели наметили – укрепленные районы, места размещения резервов и прочее, причем, что интересно, все цели оказались строго за линией фронта. А у грузин вдоль всего фронта, на том берегу Гумисты, зенитки стояли, причем очень плотно, так что в лоб лучше не заходить.
Я всегда в таких ситуациях с тыла стараюсь зайти, а Коваленко, смотрю, на картах рисует своим летунам прямые подходы. Очень я тогда удивился, думаю, что за безрассудство, в лоб зениткам заходить?
Еще меня очень удивило, что они на свои штурмовики только ракеты вешали, хотя я всегда комбинирую. Цели ведь всегда разные – одну можно ракетой поразить, а другую только бомба возьмет, да не всякая, а не меньше 500 кг. Поэтому я себе и своему ведомому заказал и ракеты, и бомбы, и пушки полностью заправил.
Моя цель была за рекой Гумиста, в большом ущелье, и мы туда прошли, как я привык, с тыла, со стороны Тбилиси. Облетели с фланга линию фронта и пошли от грузинской столицы, так что зенитки даже не успели развернуться на нас, пока мы по цели отработали.
Сделали по четыре захода, все подчистили, как полагается, возвращаемся тем же обходным маневром, а попутно я смотрю, где там героический полковник Коваленко со своими «шкрабами». И понимаю, что он за линию фронта даже не перелетал – маячит где-то перед речкой, дальше не суется. Интересно, думаю, как же он цели-то свои поражать собирается. Но досмотреть не получилось, топливо уже на исходе было, ушли мы на базу. А после полетов мы с ним встречаемся, причем он первый ко мне подходит и начинает мне выговаривать:
– Саня, ты зачем за линию фронта ходишь? Это же очень опасно!
У меня глаза на лоб лезут.
– А как же иначе цели поражать, товарищ полковник?
– Да очень просто, майор!
И начинает мне рассказывать, как они тут третий месяц «работают». Значит, вот какой способ они придумали: вешают себе под крылья комплект неуправляемых ракет, подходят на скорости 800 км/час к линии фронта, дают залп, потом разворачиваются и удирают со всех ног на базу.
Я смотрю на него ошарашенно и понять не могу, прикалывается он так оригинально или всерьез все это мне говорит. Но потом вижу, что он совершенно точно не шутит, что все всерьез и он совершенно без стыда мне это рассказывает.
– Товарищ полковник, но ведь ракеты у вас неуправляемые. Куда же вы ими целитесь?
– В район попадания мы целимся, майор! Что тут непонятного?!
– Как же вы ими в цель попадаете, да еще за 20 километров?!
– Мы все рассчитали – если нос самолета задрать на 15 градусов, плюс скорость самолета 800 км/час, плюс ресурс ракеты, получается попадание в район цели.
– «В район цели»?! Да вы же мирных там кладете штабелями! А боевые цели остаются нетронутыми!
– Все у нас точно рассчитано! Ракета С-8 сама летит 5 километров, а если с полета пускать да под 15 градусов, получается точно 18 километров дальность. «Грады» же так работают, вот и мы придумали такой способ.
Я тогда только руками развел. Хотел, конечно, многое ему сказать, да и не говорить там надо было, а по морде ему бить за такую работу. Но не стал ни бить, ни говорить. Бесполезно все это было – «шкраб», он и есть «шкраб».
Причем понятно было, что мирного населения они там, с такой точностью «работы», накосили десятки, если не сотни человек. Но ведь еще и боевые цели наверняка не пострадали – а эти бойцы-то потом докладывали, что «цель уничтожена»! Притом что неуправляемыми ракетами можно только с пикирования работать, и только по видимой цели.


дом журналиста Тенгиза Пачкория в Сухуми, разбомбленный российскими Су-25 21 февраля 1993г

Позже мне довелось побеседовать с сухопутными коллегами, и они меня неприятно удивили своими оценками работы «русских штурмовиков». Говорили, что «толку от этой авиации нет никакого». И мне, конечно, было понятно, почему они так рассуждали, – это, конечно, стыд сплошной был перед пехотой, а не работа.
Но потом, когда эти затейники улетели обратно к себе в Московский округ, мы местную пехоту быстро научили авиацию уважать. Абхазы тогда впервые узнали, что, оказывается, русские штурмовики могут за линией фронта работать – а ведь их все эти месяцы убеждали, что это принципиально невозможно.
Перед самым отлетом в Россию орлы Коваленко меня все-таки напоследок добили своей простотой, которая, как известно, хуже чем воровство.
Случилась у нас такая история – абхазы готовили очередной прорыв линии фронта, соответственно, нам по этой линии фронта надо было отработать по-хорошему, чтоб превосходящие силы грузин не смогли изрешетить и без того измученных абхазов.
Особо выделяло операцию то обстоятельство, что работать нам предстояло ночью, да еще в неблагоприятных погодных условиях.
И вот взяли мы все себе цели, из тех, что назначил штаб, при этом бойцы Коваленко неожиданно выбрали себе цели в самом Сухуми – там что-то вроде штаба грузинских войск располагалось, по данным нашей разведки.




Я себе для работы взял, помимо прочего, светящиеся бомбы, САБы, – просто понимаю, еще с Афгана, что если ночью работаешь по цели, то без подсветки нельзя. Или САБы, или костры разведгрупп, или фары автомашин, но что-то штурмовику должно указывать на цель, иначе ему придется работать по наитию, то есть наугад. По «молоку» нельзя работать, иначе будешь потом всю жизнь каяться, что мирных положил без счету.
В эту ночь было запланировано по одному вылету каждой пары как в моей эскадрилье, так и в эскадрилье Коваленко.
И вот ушли к линии фронта, в моей паре ведомый сбросил над целью САБы, затем работаем по очереди ракетами, бомбами, пушками, все как обычно.
При этом у нас с орлами Коваленко между нашими целями расстояние было километров тридцать, я при планировании операции даже эшелоны по высоте только между своими распределял, потому что незачем было столичных орлов в наши мероприятия впутывать – слишком далеко они от нас были, ну никак не могли мы друг другу помешать.
И вот отработал я с пикирования по цели ракетами, захожу на второй круг, бросаю бомбы, слежу за целью, выхожу из пикирования и вдруг вижу прямо у себя по курсу самолет.
То есть буквально прямо у меня пред носом, в свете моих САБов, пролетает неожиданная воздушная цель.
Я, конечно, кричу по рации:
– Кто здесь?!
Думаю при этом всякое – например, что мой летчик вдруг нарушил летный порядок, хотя, согласно распорядку, должен только через пять минут прилететь, дорабатывать цель.
Но в ответ тишина.
Снова кричу в рацию:
– Кто над моей целью находится?!
Молчание.
Ладно, думаю, в бою всякое бывает. Дорабатываю цель из пушек, пока САБы не погасли.
По рации слышу странные переговоры:
– 505-й, ты где?
– Подхожу к цели.
Интересно, думаю. Может, это грузины тут рядом так нагло работают. Хотя, конечно, на грузин совсем не похоже – они очень осторожные были, без прикрытия не работали и чуть что тут же удирали.
Тут САБы начали гаснуть, я набрал эшелон, ухожу. За мной ведомый начинает работать, вижу, как САБы вешает и все такое.
Прилетаю в Гудауту, сажусь, смотрю, я не один на посадку иду, еще летчик из эскадрильи Коваленко тоже садится.
Я вылезаю из машины, смотрю на него в упор.
Тот летчик тоже вылезает, дергается на поле, потом сам ко мне подходит.
– Михалыч, извини, это я был. Извини еще раз.
– Ты как в моем районе оказался? Как ты над моей целью оказался? Выведи я раньше машину из пикирования или ты чуть позже пройди в этой точке, разница тридцать метров, мы бы погибли оба!
– Прости. Понимаешь, я увидел, вы подсвечиваете так здорово, все видно хорошо, ну я и решил поискать у вас свою цель.
Я не стал ему ничего говорить – тут все понятно. А для непонятливых я поясню – на тридцать километров САБы точно не светят, это уже за гранью добра и зла. Человек просто летал там, где ему было комфортно летать, а не там, где предписывало полетное задание.
Что делать – пошел к полковнику Коваленко, говорю – запрети этому чудаку летать, он же нас всех погубит. Но полковник никак реагировать не стал, хотя я и другие варианты ему предлагал – например, что мои летчики будут для его летунов САБы вешать, а те в удобных условиях работать.
Я тогда не успокоился, пошел уточнять, как этот герой по Сухуми работал, если он такой тупой и свою цель под моими САБами искал? Он же без ракет вернулся, куда же он их девал?
Прижали мы его к стенке, он и признался – метался над линией фронта, боялся грузинских ПВО, искал свою цель, увидел нашу подсветку, пошел туда, понял, что ошибся, и в отчаянии отработал ракетами куда-то «в направлении цели».
Понятно, да? Он выпустил боевые неуправляемые ракеты туда, где, по его предположению, могли находиться вражеские войска. То есть где-то в Сухуми, где, помимо вражеских войск, находилось еще тысяч сто мирных жителей. Остается молиться, что эти ракеты просто ушли в горы, а не попали по женщинам и детям.
Я был просто счастлив, когда эти вояки ушли из Гудауты. Конечно, не одни они виноваты в этой ситуации – они пришли к нам из первой воздушной армии, которая хоть и базировалась в Германии, но боевого опыта не имела. Полк был учебный, все летчики пришли из Борисоглебского училища, они даже на полигонах не тренировались толком.
Я, когда понял, с кем мы работаем, уже напрямую им предлагал – давайте, говорю, мы будем для вас цели разведывать и обозначать, а вам только бомбить по ним останется, в удобных условиях.
Но Коваленко не согласился – им это было унизительно.
Впрочем, через пару дней они и так улетели, а мы начали работать самостоятельно.
Правда, полетов много не было – всего в Абхазии я чуть больше 40 боевых вылетов сделал, и это за десять месяцев.
Было несколько удачных операций, например, уничтожили танковую колонну. Еще был хороший удар, когда я летал в режиме свободной охоты и случайно обнаружил десяток грузовиков с грузинской пехотой – они шли к Сухуми. Мы тогда одной парой, с ведомым, в три захода положили двести новобранцев – так потом абхазские разведчики нам доложили.

Был очень эффективный удар в районе Каласури – там сожгли склад ГСМ, склад оружия да еще смогли взорвать штаб корпуса. И все это перед наступлением грузин – очень мы им это наступление тогда испортили, они активность сразу снизили, начали раны зализывать.
И началась унылая позиционная война. Причем армейская разведка стала работать неважно, и цели нам в штабе назначали буквально по наитию. Вообще, разведки в полноценном армейском смысле этого слова у абхазов не было – у меня сложилось впечатление, что цели они находили случайно.
К примеру, мы знали, что грузины подтянули к линии фронта хороший зенитно-ракетный комплекс, а что за комплекс, где он стоит, нам указать не могли. Некоторые говорили, что это ЗРК «Бук» – серьезная вещь, между прочим. Для нас, штурмовиков, представляет реальную опасность – если из такого выпустят ракету в момент нашей атаки, уйти невозможно. Значит, надо точно знать, где он стоит.
Конечно, в такой ситуации все вспоминают космические спутники, но космос штурмовиков в принципе не жалует. Не знаю, может у «стратегов» иначе, а я вообще не припомню ситуации, когда бы нас космические войска выручили информацией со спутников. Может, конечно, именно мне так не повезло в этой жизни, а другим боевым летчикам информация из космоса перепадала чаще, но я никогда об этом не слышал.
Кстати, истребители теоретически могли бы нам пригодиться – у грузин все-таки была штурмовая авиация, и они пытались ее использовать. Но грузин всегда успевали сбить наши силы ПВО. Однажды видел, как наши ракетчики сожгли грузина ракетами.
Это было ночью, мы все выскочили на шум взрывов и увидели, как в полной темноте две ракеты вошли в цель, из комплекса «Оса» жахнули. Посмотрели, как факел падает.

В тот же день еще одного сбили, но там летчик успел катапультироваться. Впрочем, ему это не помогло – пока на парашюте летел, его абхазы застрелили. Очень у них сильна была ненависть друг к другу.
По нашему аэродрому грузины не могли работать, вокруг наша ПВО стояла. Но однажды прорвались. Я как раз стоял на балконе, на третьем этаже, с кем-то из летчиков разговаривал, любовался теплым майским солнышком. Хорошая погода была. И вдруг вижу – «СУ-25» летит.
– Слушай, это кто же у нас взлетел? У нас же все на месте.
– Вроде все.
А «СУ-25» заходит в атаку, но не на нас, а по центру Гудауты. Бросает четыре небольших стокилограммовых бомбы с горизонта, без пикирования.
Одна бомба в жилой дом попала, развалила его напрочь, одна рядом легла. Третья упала в районе электросетей, последняя улетела за город. Разрушения были небольшие, но сам факт, что проспали грузина, очень взбодрил.
Мы, когда увидели, где был взрыв, сразу туда поехали на штабном «уазике», спасать мирных жителей. Приехали, но спасать было некого – в этом доме никого в тот момент не было, так что никто не погиб. Но сам дом разнесло серьезно, крышу завалило, половину стен снесло, пожар начался.
Примечательно, что грузин аэродром побоялся бомбить – отработал по мирному городу, потому что там горы рядом. Он из города сразу в горы шмыг, дескать, ловкий воин. А по мне, конечно, это неприлично – по мирным целям бомбы класть. Мы никогда, ни при каких обстоятельствах не работали по мирным целям – только по войскам и технике. После этого случая с бомбежкой города наши поставили батареи ПВО вокруг Гудауты и в один день сразу двух наглых грузин на «СУ-25» сбили. Потом через день еще одного из комплекса «Бук» сняли, причем на самом горизонте сняли, когда он уже уходил к Сухуми. После этого у грузин «Су-25» закончились – их у них всего одна эскадрилья и была.



Глава четвертая
Вы без правил? И мы без правил!


Абхазы воюют, как умеют. Грузины, в общем-то, тоже не удивляют военным мастерством. Поэтому потери с обеих сторон серьезные. А я вот и сам помирать не собираюсь, и ребят своих не дам пожечь. Хорошо запомнил, как десять лет назад, еще в Арцызе, комэска привозил на летный аэродром училища «двухсотых» из Афгана. И что ему тогда выговаривали жены летчиков. Там самая мягкая фраза была: «Почему ты живой, а они мертвые?!» Я сейчас тоже командир эскадрильи, но на этот вопрос до сих пор не знаю ответа. Точно знаю одно: воевать надо так, чтобы повода задавать тебе такой вопрос не было.
Сегодня в штабе ставили задачу: на Сухуми через Поти движется колонна, несколько десятков грузовиков с солдатами и еще столько же бронетехники, вроде даже танки есть. Абхазы напряглись, боятся, что не удержат линию фронта. Могут и не удержать, кстати, – устали они на второй год войны без резервов и без тыла воевать. У них ведь вся территория, до самой Гагры – территория войны.
Комбат сказал, чтоб я сам принимал решение. А какое там может быть решение – вся линия фронта с грузинской стороны «Шилками» утыкана, их там не меньше дивизиона стоит. Еще «Круги» есть плюс комплексы «С-75» – в общем, без потерь нам там не пройти, это точно. Если к цели еще сумеем прорваться, на обратном пути целыми не уйти.
И вот смотрю я на карту, любуюсь сложным рельефом местности, а потом бросаю взгляд на Черное море, где проложены курсы гражданских самолетов и где нам летать вроде не положено.
А почему не положено? Кем не положено?
А когда грузины жилые кварталы Сухуми бомбили, это было положено? А когда наш вертолет с красным крестом, полный детей и гражданских, сбили управляемой ракетой, это было положено? Половина Абхазии тогда выла от боли и ненависти, вспоминая шестьдесят сгоревших заживо деток в вертолете с красным крестом.
И вот смотрю я на Черное море и начинаю себя уговаривать нарушить неписаный военный этикет. Ведь задача штурмовика – обмануть противника, выйти из боя с минимальными потерями, при этом выполнив задачу. Настоящий штурмовик должен работать «грязно», без сантиментов.
А потом я понимаю, что уговаривать себя мне не надо, а руководство и так мне выдало карт-бланш, так что лучшее, что я могу сделать, – просто не ставить в известность начальство о своих задумках. Так будет честно, а если что, я сам отвечу за свои ошибки.
Пришел к ребятам в кубрик, объясняю задачу. Лица, конечно, у многих резко поскучнели, а Мишка так и вовсе заартачился. Кричит: «Товарищ майор, это не по правилам, вы собираетесь нарушать международные законы, ой-ой-ой».
Но всем понятно, что Мишка просто сдрейфил – так далеко на территорию противника он никогда не заходил, страшно ему стало.
Ладно, думаю, хрен с тобой, боевой товарищ. Говорю ему, что оставлю в нейтральной зоне – будет там ходить по большому периметру, отвлекать ПВО противника и создавать так нужную нам сейчас суматоху в воздухе. Это, спрашиваю, законы не нарушит и мораль твою не поцарапает?
Молчит, потом краснеет и кивает. Спасибо и на этом.
Остальные не тушуются, смотрят прямо, значит, пойдут со мной до конца.
Проводим моделирование: показываю, в каком порядке будем взлетать, где выйдем на набор высоты, как дальше расположимся. Услышав про дистанцию в десять метров, народ чешет в затылках. Но иначе нельзя, мы ведь будем изображать одну большую и мирную цель – гражданский «боинг».
Взлетаем звеном в четыре самолета. Разворачиваемся на север, на Адлер. Командую, чтоб все встали за мной на минимальной дистанции, резко набираю высоту.
Вышли на международную трассу, набрали 8500, командую глядеть в оба. У нас же радаров нет, увидеть гражданских можем только визуально.
Потом выставил себе 8250, нестандартную такую высоту для этого эшелона – чтобы в лоб не сойтись с пассажирскими. Идем на Трабзон тесно, как договаривались, – на радарах мы выглядим как одна большая цель. Трасса оживленная – только на нее вышли, сразу над нами прошел «боинг». А нам надо минут пять идти по этому курсу и чтоб никаких подозрений со стороны противника не вызвать. Мы же сейчас на многих радарах внезапно появились, в том числе и на радарах ПВО, надо обозначиться каким-то образом.
Я Василия, полиглота нашего, по рации прошу: «давай по первому каналу побалакай на английском, набор цифр какой-нибудь погундось поубедительней».
Он начал позывные в эфир выдавать: «намба уан, твенти файв, фоти ту, тра-ля-ля». Потом на своем корявом английском оповестил всех, что он «боинг» и следует курсом на Трабзон.
Тут на первом канале сразу такой гвалт поднялся, на всех языках. Кто-то по-русски кричит, что такого «боинга» в заявке нет, кто-то по-английски просит своих пилотов быть внимательнее. Но грузины молчат – я так понимаю, они нас вообще не увидели.

Вышли на Поти, коман­дую торможение, пово­рот и снижение. Все делаем дружно, как договаривались: резкое сниже­ние с поворотом, так что Поти оста­ется слева. Выхо­дим на цель со стороны Тбилиси – нас оттуда вообще не ждут.

В трид­цати кило­мет­рах от Поти наблю­даю ту самую колонну, рабо­таем по ней спокойно – никто даже выст­рела не успел по нам сделать, просто не ожидали такой наглости. Отра­бо­тали по два захода, сожгли все, что там двигалось, а потом на предельно малой высоте ушли к морю и потом на север. Танков, правда, в той колонне не было: только пехота на грузовиках, не меньше батальона, и штук десять БМП
. Вот это была, я считаю, образ­цо­вая операция. Но начальство, конечно, потом здорово нервничало, когда марш­руты наши изучило. Но – обошлось.





Глава пятая
Герои Абхазии
К нам тут для прикрытия прислали звено истребителей «Су-27». Даже не звено, а шесть
машин. Истребители эти раньше базировались на аэродроме Кущевская, под Краснодаром, а
летчики из тамошнего училища, все без боевого опыта, одно слово – «шкрабы». И прибыли
они к нам во главе с командиром полка по фамилии Рябинов. Но настоящая его фамилия, как
оказалось, была Гадючка, а Рябинов – это он у жены фамилию взял, потому что стеснялся
своей настоящей.
Правильно стеснялся, между прочим, – фамилии Гадючка этот гражданин полностью
соответствовал. Очень неприятный, высокомерный и циничный тип. Он своих летчиков и
техперсонал всерьез гонял по программе наземной подготовки – то есть они у него марши-
ровали по взлетке, плюс он всякие построения и проверки по три раза на дню устраивал – в
общем, демонстрировал всем служебное рвение и невиданный энтузиазм.
Первым делом начал ко мне подкатываться.
– Александр, – говорит он мне однажды с такой улыбочкой гаденькой, – а как бы нам,
истребителям, тоже боевых вылетов насобирать?
Тут надо понимать такую вещь: у нас, у штурмовиков «Су-25», с боевыми вылетами все
понятно – сходили за линию фронта, отбомбились-отстрелялись, пришли целыми, записали
в полетную книжку очередной боевой.
А у истребителей, у «Су-27», все сложнее: грузины к нам на самолетах боялись
соваться, наши боевые позиции они только своей артиллерией доставали, как могли. Но где
в таком случае истребителю набрать боевых полетов?
Экий ты активный, думаю. Ладно, будут тебе боевые. Говорю ему:
– Давай сегодня с нами пойдешь, прикрывать. Только мы далеко за Гумистой работать
будем, не сдрейфите?
У него лицо так вытянулось, будто звезду с погона сняли.
– Нет, – говорит, – так далеко мы работать не можем, там же одних «С-75» у грузин
штук десять стоит. Давай вы будете с моря заходить и там уже по территории работать, а мы
вас будем ждать над морем.
Ай, молодец какой, думаю. Но вида не подаю, уточняю:
– А как же ты нас прикроешь, если мы будем от тебя в ста километрах работать? Ты
же не успеешь, если что.
– Ну грузины увидят на радарах, что над морем «Су-27» работают, остерегутся вас
трогать.
Я ему ничего не сделал и даже не сказал, все равно бессмысленно – просто рукой махнул, развернулся и ушел. Но история с боевыми для истребителей на том не закончилась.
Они стали летать за нами следом, но линию фронта не пересекали – боялись. Но, тем не менее, им за эти полеты стали насчитывать боевые – не всегда, но довольно часто. Слышал даже, что за эти как бы боевые полеты они даже боевые награды получали, но не так много, как хотелось бы Гадючке.
Гадючке очень хотелось записать на свое звено «шкрабов» реальные боевые вылеты, но ему все чаще давали только учебные, потому что в штабе тоже понимали, чем он занимается и что нам от его полетов ни горячо ни холодно. А за учебные полеты к ордену не представят и в звании не повысят.
И вот однажды сидим мы своей штурмовой эскадрильей на базе, а погоды нет. Облачность низкая, дождь льет, ветер поднимается. В общем, вижу я, что работы сегодня не будет.

Говорю генералу, который у нас руководит группировкой, что, раз погоды нет, пойдем-ка мы в казарму, «чай пить». Генерал – нормальный мужик был, командиром парашютно-десантного полка, ухмыляется, говорит, хорошо, ступай, но только много «чая», мол, не пейте, а то вдруг погода исправится.
Послали к абхазам за домашним вином, сели в кубрике, ужинаем, тихонечко попиваем сухое красное. Ничего крепче я ни себе, ни своим ребятам не позволяю.
И вот меня тяжелое какое-то предчувствие накрывает. Выпил я стакан красного и говорю ребятам:
– Вы тут посидите немного, но не злоупотребляйте, а я пошел спать. Мало ли что, вдруг завтра погоду дадут.
И в половине одиннадцатого ушел спать. А в четыре утра посыльный прибежал, кричит: товарищ майор, вас срочно на командный пункт вызывают.
Оделся я за 45 секунд, запрыгнул в «уазик», прибыл на КП. А там тот самый генерал, заместитель командующего, меня встречает и говорит:
– Саня, у нас самолет пропал.
Я чуть мимо стула не сел. Я ведь там за всю авиацию отвечал на нашем участке фронта.
– Какой еще самолет? – спрашиваю. – Мои самолеты все на аэродроме стоят, а летчики по кубрикам спят. Мы же «чай» пили, вы в курсе. Мои все на земле, это точно.
– Не все, – отвечает генерал и, смотрю, как-то дальше мнется рассказывать.
Но потом все-таки объяснил – соседи мои, истребители, решили самодеятельностью заняться. Подняли истребитель и в половине двенадцатого ночи отправили летчика Вацлава Шипко на разведку в Сухуми. А я помню этого Вацлава – очень мало опыта у него было.
Да и что там разведывать в Сухуми ночью, в дождь?
Я генерала спрашиваю:
– Как же вы разрешили, погоды же нет, никому нельзя летать.
– А Гадючка сказал, что Шипко по локатору сможет долететь, опыт имеется. Но вот уже четыре часа прошло, а самолета нет. И связи нет. И на локаторах его не видно.
Ну, думаю, Гадючка молодец, сделал, наконец, реальный боевой вылет для своей эскадрильи.
Спрашиваю генерала:
– А меня-то зачем сейчас подняли?
– А ты, Саня, слетай туда, осмотрись, может, пилота разыщешь. Мы же не знаем, погиб пилот или катапультировался.
Тут я второй раз за ночь мимо стула чуть не сел. Как там ночью, над воюющим городом, летчика найти? Да у меня даже локатора на борту нет, он у «СУ-25» не предусмотрен, а хоть бы и был – что я там сейчас увижу, кроме трассеров и управляемых ракет?
Но приказы не обсуждаются. Позвонил я на аэродром, чтоб самолет к вылету готовили, а пока стал подробности выяснять, но никто толком ничего не знает. Даже задачу, какую перед летчиком ставили, и ту не знают.
Плюнул, поехал на аэродром, взлетел. Время к пяти утра, облака низкие, не видно ни черта. Зашел к Сухуми со стороны моря, только приблизился, «Шилки» начинают работать.
А там нижний край облаков – 500 метров. Если я спускаюсь на такую высоту, меня «Шилки» достают элементарно – у них же два километра рабочий диапазон.
Полетал полчасика в облаках, так они, сволочи, по локаторам меня видят, снаряды кладут так близко, что потряхивает. Э, нет, думаю, Вацлав тут уже полетал, вторым я не буду.
Попробовал с другой стороны, хожу под самым краем облаков, запрашиваю позывные истребителя, но в ответ молчание. Час десять прошел, у меня топливо на исходе, иду на базу.

Сел и тут же поехал обратно на командный пункт – хотелось все разузнать поподробнее, особенно хотел получить ответ на главный вопрос, какого хрена они истребитель послали в такую погоду на Сухуми.
Но так ничего и не добился – Гадючка нес какую-то ересь про стрельбу в городе, что якобы надо было разведать, кто стрелял. Но это бред – там каждый день и каждую ночь стреляли, там же линия фронта проходит. Я ему прямо сказал, что он летчика угробил ради боевого вылета.
А к полудню грузины нашли самолет и тело Шипко, по всем телеканалам разорались от счастья, что сбили русского. Хотя я думаю, не сбили его, а он сам себя угробил, когда разворачивался, – последние его слова были, что уходит на разворот на малой высоте, а там горы. Опыта у этих летунов не было никакого, Вацлав, к примеру, всю жизнь был инструктором в училище, его воевать никто не учил, тем более не учили его в горах под дождем геройствовать.
Потом по телевизору видел, как Шеварднадзе потрясал удостоверением сбитого, призывал международную общественность в свидетели. Очень в масть им пришелся этот случай – они потом год еще верещали, как российские фашисты бомбят мирных грузинских обывателей. Хотя сбили они истребитель, а не штурмовик, истребитель по земле не работает.
Между прочим, жена моя, Ира, тогда чуть с ума не сошла. Из Гудауты дали в Ростов информацию, что самолет взлетел и пропал. Потом дали информацию, что мой самолет взлетел, но забыли сказать, что я-то сел, а не вернулся «СУ-27».
А это было все с пятницы на субботу. В Ростове дежурный звонит дежурному по училищу и говорит ему: «Помнишь Кошкина? Так вот, представляешь, погиб он».
Дежурный по училищу звонит в гостиницу, где жила Ира с ребенком. А там уже информация растеклась, короче, известие о моей гибели доходит до Иры. Ира в ужасе пошла к командиру училища, уточнить информацию, а тот, совпадение такое, уехал к родителям в деревню, ведь суббота была. Куда еще звонить, она не знает.
А тут начали по телевизору показывать историю про сбитый самолет под Сухуми, и она, конечно, посчитала это подтверждением, что я погиб.
Это был для нее сильнейший психологический удар, у нее на этой почве даже начались гормональные изменения. Двое суток, до самого понедельника, она не знала, что я жив. В понедельник ее вызвали в штаб и связали со мной. Я ей кричу по телефону: «Ира, дорогая, не переживай, у меня все нормально!» А там связь особая, секретная, она шифрует все, что может, поэтому звук очень сильно искажается.
Жена мой голос не узнает, конечно, начинает подозревать, что ее обманывают, чтобы успокоить. Она трубку бросила, устроила там, в штабе, скандал, кричала, что голос своего мужа она знает и понимает, что ее обманывают.
Мне пришлось оформлять командировку и лететь в Краснодар, чтобы убедить ее, что все в порядке. Очень тяжело это вспоминать – когда увидел ее, понял, какой силы Ира испытала шок.
А потом я еще год выслушивал истории о своей гибели от всех знакомых летчиков – рассказывали об этом и в Москве, и в Арцизе, и в Краснодаре.
А как вернулся в Гудауту, нам грузины отдали тело Вацлава. На аэродроме устроили торжественные проводы гроба, речи толкали про героизм и все такое. Гадючка, конечно, с речью тоже отметился. Хотел я сказать, что думаю про все это, но потом подумал и не стал портить им церемониал.
Может, и к лучшему. Все равно на следующий день все оставшиеся «шкрабы» во главе с Гадючкой собрали свои манатки и убрались с нашей базы обратно в Краснодар. А вместо них нам придали звено истребителей из нормальных боевых частей, с афганским опытом.

Но толковые истребители нам так и не пригодились – первого сентября абхазы взяли Сухуми и погнали грузин дальше, до самой границы. Мы уже были им не нужны, и в конце ноября нас вернули в Россию. Это был, между прочим, ноябрь 1993 года – как раз только- только путч подавили. А мы о нем ничего толком и не знали, все подробности я потом уже в России узнавал.
Может, кстати, и к лучшему. Уж очень это была грустная история для моей страны.

Отправить комментарий

4 Комментарии

  1. и после этого какая-нибудь гнойная блядь опять скажет про "грузино-абхазскую" войну или что русские "родину защищали" в Афганистане, Грузии, Украине, Сирии?!.

    ОтветитьУдалить
  2. вот такая она исповедь военного преступника

    ОтветитьУдалить
  3. svinia gavarish irka volnavAlas skolko mirnix jitelei vi bambili mirni dogovor vivezli tiajolui texnik i bezarujni gorod shturmavali.u tvaiei irki ormoni ot nervov a vrastove ana xui sosala u gruzinia o etogo chekiust vives.xuilo ti izatibia ona pirijival znaem mi vashix jon blidei oni dosat lubiat

    ОтветитьУдалить